пригрёб, чтобы даже не искать... <3

[.sensitive firm subject...]

10.09.2010 в 07:56

Пишет  RenAs:

Эта запись открыт.Оса только для тайчо-самы и Гина-самытальные - идите лесом!
Название: Я верю...
Автор: Dead Angel
Бета: не бечено
Фэндом: “Bleach”
Пейринг: Гриммджо/ Улькиорра
Рейтинг: распёрло на NC-17 >_< корявая НЦа, корявая, сам знаю…а то и R вообще...
Жанр: что-то трудноопределимое… Определённо слэш, романс, возможно, экшен (задумывался, по крайней мере),
Статус: закончен
Дисклаймер: Реальность и персы – Кубо Тайто, сюжет и прочий бред – больной фантазии автора
Предупеждения: очень много отстранённых мыслей, розовых соплей и пафосного трагизма, ООС персонажей,POV Гриммджо, а так же произвольный перескок авторской мысли с залётом в бесконечные флэшбэки…
Посвящение: тебе, солнышко моё, и только тебе.
Примечание: Это что-то вроде ответа на "Кумо но Цуру"

вот и он

Он стоит возле одного из узких стрельчатых окон, выходящих на просторы Уэко. Стоит и смотрит, положив одну из рук на подоконник. Не знаю, зачем здесь окно. Ненавижу окна. Окна, свет, пусть и совсем рассеянный здесь, от огромной и неподвижной, словно приклеенной, луны… бесконечные просторы Уэко… Что он ищет, теряясь взглядом среди похожих друг на друга, как две капли, холмов?
Каждый раз, приходя ко мне, утром он стоит вот так, у окна и смотрит в пустоту, не шевелясь. И думает, мучительно размышляет о чём-то…
Я не знаю о чём. Хотя хочу узнать. Не имею права, потому что я – мусор. Он больше не говорит этого мне, но я знаю, что от его молчания ничего не изменится. Мне позволено только молча любоваться его идеальной обнажённой фигурой на фоне светлого проёма. Тонкой, болезненно хрупкой и безумно желанной… Сводящей с ума…
Почему я? Не знаю… Я не хочу знать. Он со мной и этого достаточно. Вот и всё…
Почему он? Не знаю тоже…
Но буду ждать, пока нужен, что пронесётся лёгким дуновением по коже ощущения знакомой рейацу и двери покоев внезапно, через день или два, которые кажутся вечностью и даже драки не приносят уже никакого удовлетворения, возникнет кажущаяся ледяной фигура, которую чуть оживляют яркие изумруды глаз… Столь же мертвенных, как и сама фигура. И пустой спокойный голос:
- Ты ждал? – и взгляд на меня, свернувшегося в какой-то замысловатый клубок на том, во что я давным-давно превратил кровать: ворох одеял и прочего мягкого барахла в углу, как-то неуловимо теплеет.
Кот? Нет… Скорее, пёс…Послушная и верная хозяину псина…От этого мерзко. Всегда был независимым одиночкой. Королём. А теперь – вот так. Я – мусор. Я знаю.
Зачем тогда ты здесь?..
Ты ведь знаешь это…
Но при одном взгляде в эти неуловимо теплеющие глаза, становится похера. И я готов, как идиотская шавка ползать по полу, и вилять хвостом, если он захочет. Мой Ками-сама…
О чём он думет сейчас, глядя на пепельные пески за окном?
Может, вспоминает его волосы? Таке же пепельные, рассыпающиеся от одного прикосновения... Я пытался понять, почему он был с ним... Одна мысль об этом причиняет боль. Что он был не со мной. Каждое, сорвавшееся с его губ «Ичимару-сама» ранит больнее всех клинков этого мира.
Но я промолчу… Он отчего-то не любит, когда мне причиняют боль… Он странный и его, порой, невозможно понять… А я хочу.
Почему? Зачем? Что это меняет, в сущности?
А я всеми силами борюсь с желанием встать и обнять его за плечи, прижимая так крепко, как только могу, потому что всё ещё не верю в то, что он со мной. И что он хочет этого... Улькиорра Шиффер… Это почему-то кажется иллюзией Кьёка Суйгецу…
Мне кажется, что стоит мне оступиться – ты уйдёшь… исчезнешь…
А я… Я тогда умру… пойду и раздраконю Джиругу. Потому что он – точно убьёт.
Потому что даже сутки разлуки выкручивают душу так, что реально ощущаешь себя пустым: внутри нет ничего, кроме сумасшедшего желания снова хотя бы взглядом уцепиться за край длинного изящного плаща, чёрные волосы на затылке, колышущиеся в такт спокойному безэмоциональному шагу.
И я не могу сдерживаться, размашисто шагая следом и резко притискивая к стене, как только все рейацу вокруг исчезнут. Потому что он не хочет, чтобы об этом знали. И уводит меня туда, где никого нет.
Айзен, несомненно знает. Ичимару и Тоусен тоже. И я не понимаю, почему они до сих пор ничего с этим не сделали…
Ксо… я уже не могу сдерживаться, разглядывая его неподвижную фигуру у окна. Отвернуться и уснуть не получается. Да и не получалось никогда…
Я вижу, что, о чём бы он ни думал, эти мысли не доставляют ему радости. Да будь что будет, лишь бы из глаз его исчезла та грустная больная нотка, которая застыла там сейчас: я знаю, хоть и не вижу его лица.
Поэтому я встаю и, мгновенно оказываясь за его спиной, обнимаю за плечи, крепко прижав к груди и чувствуя, что его сердце, чуть ниже дыры, тревожно бьётся, словно попавшая в клетку птица.
- Грим… - он доверчиво вжимается в меня лопатками и откидывает голову мне на плечо, щекоча волосами и улыбаясь уголками губ.
И от этого тепло. И мир, этот пустой и безрадостный, как населяющие его существа, мир расцвечивают яркие сполохи. Я точно идиот… Наивный законченный кретин. А он – мой Король. Не Айзен, не эта мерзкая лисица. Он. Кварта Эспада Улькиорра Шиффер. Который свёл с ума озабоченного кошака. Но мне это безразлично сейчас. Потому что в его глазах грусть.
- О чём ты щас думал? – всё-таки спросил, стискивая зубы от желания, разливающегося по телу от одного прикосновения к этой тонкой, почти прозрачной, безумно нежной, солоноватой на вкус коже.
- Зачем тебе это? – голос меняет интонацию, становясь ледяным, и сама фигура моего Ками напрягается, словно он отстраняется от меня толстой стеной из белого камня, похожей на стены Лас Ночес.
А я сжимаюсь как от удара. Да это и есть удар. Но я привык идти вперёд и драться до последнего. Раз уж начал, идти на попятный поздно. Я не верю, что ты мне ответишь. И не знаю, зачем отталкиваю каждым словом, всё крепче прижимая к себе руками и резко прикусывая кожу плеча, ощущая сводящий с ума вкус и запах с нотками зимней стужи и, одновременно, горьковатый - отдающей летом полыни:
- Хочу знать, чего ты такой кислый. – да, не умел я никогда говорить красивые слова, сплетая их в замысловатые фразы, которые могут оплести, как сети. Как умеет Ичимару…
Он резко напрягся и снова расслабился в моих руках: такой тёплый и родной. Близкий до безумия. Хочется взмахнуть хвостом и утащить одним прыжком на постель, придавив собой это изящное тело, которое принадлежит мне сейчас. Только мне, пока Кварта не выйдет за порог этих покоев.
Он отвечает. Сомневаясь до последнего момента, стоит ли говорить, словно взвешивает мою наглую тушку на внутренних весах, но всё же размыкает губы:
- Та женщина сказала: ей жаль, что моя душа полна тёмных запутанных коридоров, куда никому нет хода…
- И чё? - я вскинул голову, разворачивая Улькиорру к себе и вглядываясь в тоскливые изумрудные глаза, когда в безумную башку закралась странная мысль: а Ичимару это видел. И безумно хочется, чтобы эта грустная и обречённая беспомощность была открыта только мне. Чтобы её никогда не увидели ни Айзен, ни чёртов Гин…
- Я сказал ей, что у меня нет души. – он поднял руку и прижал ладонь к сердцу. Ему больно об этом думать. И он верит в свои слова.
Но я вижу, что это не так.
- И зачем? – прикрыть глаза, дразнящее приподнимая языком верхнюю губу. Мне хочется играть. И, в то же время, разрушить его иллюзию.
Потому что у меня тоже бывает чувство пустоты там, где должна быть душа. Когда его долго нет рядом. И тогда мне кажется, что мою душу он забрал себе. А тело получил в придачу, как какой-то необычный бонус, когда я увидел это создание в его покоях.

Какого чёрта меня понесло туда в тот день – не пойму.
Но, с ноги, как обычно, распахнув двери, я увидел только пустую комнату, заставленную и увешанную картинами, на которых алыми и пурпурными сполохами цвели пионы. И только потом заметил кружащегося меж ними, умудряясь не задеть ни одного, под резкие, быстрые и отчаянные взмахи смычка, скользящего по струнамм в безумной, терзающей песне, Кварту.
И Гриммджо Джаггерджек поражённо замер, заворожённый, словно в руках Улькиорры была не скрипка, а флейта Крысолова. Только через час я заметил среди всполохов расстёгнутого плаща синеватые, тёмно-багровые и алые пятна и безумный взгляд отчаянных глаз, роняющих капли, которые сверкали в отблесках рассеянного света всё той же луны. Глаз, на миг распахнувшихся, прежде чем эта комета влетела в меня, уронив жалобно всхлипнувшую, ударяясь об один из лежащих на полу холстов, скрипку и пропоров мне бок натянутой стрункой смычка.
На пол и другой, огромный, холст, брызнуло алым, бок прорезала запоздалая боль, заставив застонать, инстинктивно прижимая к себе безжизненно обвисшее в руках тело. Смычок глухо стукнул, выскальзывая из безвольной руки. А меня внезапно окатил волной дикий, заставляющий подкашиваться ноги ужас, что Кварта рассыплется невесомыми искрами прямо в моих руках: такой безнадёжностью фонила его рейацу.
Я вздёрнул его на руки и заглянул в пустые, невидящие глаза. И поцеловал, умоляя всех Ками, если они есть и если не отвернули своих ликов от Уэко Мундо, чтобы это породило в обвисшем теле зеленоглазого Мыша хоть что-то: гнев, сопротивление… Да хотя бы осмысленное выражение в этих ледяных, нереально зелёных, притягивающих своей позрачной далью глазах.
И, почувствовав два уткнувшихся в грудь пальца, понимая, что это – смерть, которой почему-то не хочется сопротивляться или драться, я, всё-таки допёр…
Понял, какой же я на самом деле безнадёжный кретин. Потому что чувствуя эти тонкие, припухшие от ласк другого, губы, касаясь неожиданно тёплой, даже горячей в местах синяков и засосов, кожи, желание пристукнуть Ичимару уже не казалось столь бредовым и необоснованным. Стали понятны неконтролируемые вспышки ярости, когда Гин касался мимоходом перечеркнутой зелёной нитью белоснежной щеки. И когда я видел идущего со стороны его покоев Кварту, похожего на собственную тень…
И понял, что скажу это, даже если сейчас умру. Признаюсь в этом себе самому, кошаку безмозглому.
И прорычал еле слышно, потому что голос внезапно отказал:
- Я люблю тебя, идиот! – адресуя последнее слово себе и чувствуя, что сейчас сдохну даже без этого идиотского, сгущающегося на конце его пальцев Серо…
Чёрт… как же глупо звучит… так я тогда думал… И ведь правда это, Айзена тебе в задницу, Джаггерджек… Заигрался котик и влюбился в мышку… Дурак…
Только Серо внезапно пропало.

Он со мной теперь. Мягкий, тёплый и доверчивый. И мне страшно. Я боюсь неосторожно ранить его. Я резкий, несдержанный хищник. Я не умею быть нежным и тёплым… Нэллиэл говорила когда-то, что я остался животным, как и Ннойтора… Когти и зубы… И что Ннойтора – одно, летящее через трупы к смерти лезвие, а я – безжалостный дождь разящих клинков, смертоносный вихрь…
Но смерти моего Кварты и его боли я не хочу. Потому что от одной мысли о них мне хочется выть, выплескивая выкручивающую всё внутри боль.
- Это ведь на самом деле так. – ненавижу этот твой тоскливый, выжигающий в полу дырку, как у него в груди, своей пустотой взгляд.
Ухватить его голову, поднимая к себе лицо, и, поймав его изумрудный взгляд своим, решительным и уверенным в своей правоте, действительно уверенным, прорычать:
- Не так! И ты знаешь об этом! Просто она причиняет тебе слишком много боли и ты изо всех сил хочешь от неё отказаться, стать действительно холодным и бесчувственным! Но не получится, не надейся! Потому что моя душа рядом с твоей, вот здесь! – я прижал ладонь чуть правее колотящегося сердца этого печального создания. – И она будет беречь твою, пока она не перестанет болеть! Я за этим тебе её отдал! Потому что там ей тепло… - последние слова я прошептал, с силой впиваясь в приоткрытые всё ещё губы, не желая ничего слушать.
Потому что знал, что он найдёт ещё тысячу совершенно сумасшедших доводов, чтобы опровергнуть мои слова. Я не хотел их слышать. Я чувствовал, что мои слова – правда. И что эта девка права: в душе Улькиорры столько тёмных запутанных коридоров, что он сам в этом лабиринте теряется, не находя себя. А я хочу осветить его, весь этот лабиринт. Ведь я-то вижу его сверху и знаю все его пути и замысловатые повороты.
Не говори ничего, прошу тебя…
Я ушёл в сонидо, с силой вдавив его в мягкую поверхность. Я старался сдерживаться, беречь его, раньше, не ранить, но сейчас не могу…
У меня внутри ничего уже нет, кроме этого сжигающего желания… И этой необходимости доказать ему, что его душа есть, что она с ним! Но что я могу сделать, если не способен показать ему его сияющую душу, которая всегда манила меня, даже когда не понимал ещё…
Я кусал его мягкую нежную кожу, вымещая свою боль, хотя не хотел, чтобы больно было ему… Боль физическая – ничто по сравнению с душевной. Первую ты можешь вылечить… Можешь приглушить с помощью рейацу. А вторая… Вторую заглушит только твоя смерть или тепло. Чужое тепло, которого у меня совсем нет… Я не могу согреть его и так себя за это ненавижу… Хочется разорвать на клочки весь этот мир от бессилия… Но я не могу…
И не могу больше причинять ему боль: неистовство ушло, заставляя жалеть о наливающемся алым, как те пионы, пятном на белоснежной коже, о солёном, металлическом привкусе на губах… И я зализываю нанесённую ему рану, еле слышно шепча «прости»…
И, снова впиваюсь в его, покорно распахивающиеся губы…
Мои движения резки и нетерпеливы… Жестоки даже… мои пальцы словно впиваются в кожу заставляя его вскрикивать в мои в губы. И громко стонать, закрывая в глаза, в уголках которых застыли неудержимые капли.
- Отыграйся на мне… - шепчет он, отрываясь и подставляя манящую шею, на которой бьётся тоненькая голубоватая жилка, сводя с ума. – За всю причинённую тебе боль…
А меня резко вздёргивает:
Ты опять не понял… Глупый… Это ты отыгрываться должен: за то, что я так долго считал это всё игрой, затеянной Айзеном, который сам потом о ней пожалел, от скуки.
- Глупый… - тихо шепчу я, не находя слов.
Только провожу языком вдоль манящей жилки, дублируя его движение мягкими поцелуями.
Я так хочу согреть тебя, ледяного принца Лас Ночес.
- Я никогда не буду отыгрываться на тебе! – резко выдыхаю я.
Я безумно хочу его… но как-то научился скрывать это… Возможно, у него и научился.
Хотя сейчас он не сдерживается, умоляя взглядом, когда я отрываюсь от вылизывания затвердевшей бусинки соска, чтобы увидеть выражение его невероятных глаз…
Я резко, нетерпеливо провожу рукой по его животу, чувствуя, как он выгибается от нетерпения…Темнеет в глазах… Низ живота тянет нестерпимо, заставляя колени дрожать…
Ты мой! Только мой! И не отдам тебя никому! – проносится в голове, пока лихорадочно нашариваю баночку со смазкой. Мало совсем осталось… нужно потом ещё добыть…
Приподнимая, раздвигаю его бёдра, закусывая губу и массируя одной рукой яички, нащупываю между ягодиц сжатую судорожно дырочку: он снова выгнулся навстречу моим губам, обхватывающим головку.
Нет, расслабься, не нужно так… - я отстраняюсь, проводя ладонями по бёдрам и укладывая тонкие ноги себе на плечи.
- Расслабься… - плавным движением разводя ягодицы, ввёл сразу два пальца, разрабатывая: ему наверняка больно – вчера я был неосторожен, ворвавшись без этого…Он кричал, была кровь… но я слишком скучал: неделя для меня слишком много…
А сейчас он только тихонько болезненно стонет… Я не хочу так, поэтому, подхватываю его под спину, и провожу языком вдоль ствола, тут же нетерпеливо обхватывая губами головку, исследуя её языком… В его стонах уже почти нет боли и я заглатываю член, одновременно добавляя ещё один палец, продолжая разрабатывать.
Улькиорра уже только тихонько всхлипывал, а когда я выпустил изо рта его член, сжал ещё сильнее вцепившиеся в одеяло под ним пальцы и дёрнулся навстречу моей руке.
Но я уже вынул пальцы и, забыв обо всём, глухо рыкнул, резко входя в горячую тесноту, от которой к горлу подкатывает ком, а по телу несётся волна умопомрачительного наслаждения. И вскрик Улькиорры, когда я, не дав привыкнуть, резко двигаюсь, вдалбливая его в своё мягкое лежбище. И схожу с ума от его стонов, когда он кончает мне на грудь, сжимаясь и вскрикивая, а я изливаюсь в него, хрипя его имя… Потому что дороже него у меня никого в этом мире нет… И сейчас, и всегда…
И я шепчу, лёжа на нём, хотя знаю, что он никогда не ответит: я ведь просто мусор… принадлежащий ему мусор… я недостоин его ответа...
Просто слова сами рвутся наружу:
- Я люблю тебя… - мне стыдно отчего-то говорить это, глядя в его глаза.
Ну и пусть он лишь принимает мою любовь, позволяя творить всё, что вздумается…
Какой же он тёплый и родной…
- Я тоже тебя люблю. – сорвавшиеся нежданно с его губ глаза и тёплый, согревающий изумрудный взгляд.
Это невозможно! Я сплю?! Айзен-сама, уберите Кьёка Суйгецу!!! Я спятил?!
А его глаза улыбаются… Впервые…
- И ещё… Ты неправ… Моя душа… Она вот здесь, - и его рука прижимается к моему сердцу.- С тобой…
Мне тепло... Обжигающе тепло и хочется совершенно по-идиотски счастливо смеяться...
Это такое странное ощущение, когда сбывается кажущаяся несбыточной мечта...
И пускай в следующее мгновенье карточный домик рассыплется от лёгкого дуновения ветерка, сейчас я и правда счастлив, видя это тепло в твоих глазах.
И вопреки всему, чему научил меня этот грёбанный мир я тихо шепчу:
- Я верю...
И я правда верю тебе...

@настроение: я плакал, а вы?..

@темы: • Наиглубочайше личное..., • Моя тишина и моё одиночество...